Чтобы не улететь в архив. Ап.

---

Драббл с ЗФБ-2014

Название: На пороге
Автор:  Buzykin
Бета:  Солерно
Коллаж:  Икебана Фаберже
Размер: драббл, 785 слов
Пейринг/Персонажи: Судзуран и судзурановцы-выпускники
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: вороны покидают гнездо

Солнце садилось над Судзураном.

И пусть оно было ещё достаточно высоко, но по каким-то неуловимым признакам — то ли слишком свежему ветру с океана, то ли по чуть красноватому оттенку солнечных лучей — чувствовалось, что день скоро «начнет заканчиваться».

Последний день.

По-разному можно было провести его: благо, и до баров рукой подать, и поводов беспощадно нажраться совсем не мало, начиная от недопразднованной победы над Хосеном и заканчивая первой — пусть еще искалеченной, но все-таки улыбкой — Цуцумото, который наконец-то смог сам подойти к окну палаты и свирепым сипением велеть убираться ко всем чертям взъерошенной толпе воронья, до смерти перепугавшей своим визитом персонал больницы.

В любом случае, много чего повеселее можно было придумать, чем молчаливой кучкой сидеть и курить на вытоптанной траве под старым деревом где-то на задворках главного корпуса Судзурана. Но, видно, потрепанной судзурановской элите больше ничего другого в голову не пришло.

А были там решительно все: и недовольный чем-то Тамао, и странно молчаливые близнецы, и Токаджи, упорно не снимающий темные очки, и непроницаемый Идзаки, и Токио, Чута, Макисе… И даже Риндаман — рядом с ними, но всегда в стороне.

Только Генджи не было — его уже торжественно унесли приводить в чувство после очередного проигранного великану матча-реванша, чтобы он мог вечером вместе со всеми выдвинуться по барам.

— Десятку проиграл, — уныло проворчал Тамао. — Злой ты, большой человек! Цветочки не цветочки, а обморок мог бы изобразить! Все же выпускной.

Риндаман, рассеянно потиравший скулу, никак не отреагировал. Зато вдруг совершенно невпопад отозвался Макисе:

— Парни… — растерянно сказал он с каким-то странно жалобным выражением, которое совсем не шло его свирепому лицу воина. — Так что, вот и всё? Всё закончилось? И как мы теперь?

Никто не ответил. Да и что было отвечать?

Молчали вороны Судзурана, и в этой тишине был ответ. Молчали о том, как тяжело вылетать из гнезда, зная, что больше туда не вернешься. О том, что, может, завтра вслед за гнездом ты потеряешь и своего брата-ворона, отнесенного прочь порывом ветра. О том, что много клеток впереди, в которые можно попасть и разучиться летать, и даже забыть о том, что когда-то ты это умел.

И тот, кто оставался, молчал тоже, потому что тяжело уходить, не оглядываясь, но глядеть вслед тем, кого провожаешь навсегда, — не намного легче.

— Да, — наконец сказал Токаджи. — Вот и заканчивается Судзуран.

— Нет, — строго ответил Тамао, — Судзуран не заканчивается. Заканчиваемся мы. А Судзуран остается. Придут новые люди, и будут новые битвы. Только уже без нас.

— Да ничего вы не заканчиваетесь, — проворчал Риндаман. — Все у вас будет хорошо.

Никто ему не ответил, и он замолчал. Риндаман не умел долго и складно говорить, поэтому и не стал бы рассказывать им, что видит. А видел он далеко.

Видел, что ветер, уже готовый подхватить и унести взлетающих воронов, будет к ним редкостно благосклонен, и совсем не плохие судьбы ожидают их вдалеке.

Но еще знал Риндаман — что бы ни было у воронов впереди, а позади у них всегда будет Судзуран. За всё в этой жизни надо платить, и судзурановские мальчишки заплатят за прошедшее острой тоской, что будет накрывать их иногда.

И, отстранённо глядя в белую стену офиса, будет молча курить успешнейший бизнесмен Серидзава, и трудновато будет его дозваться почтительному секретарю.

И разухабистую драку не по правилам затеют шкодные мальчишки из секции дзюдо, пока их тренер, известный сэнсей Цуцумото, будет о чем-то думать, неподвижно застыв у широкого окна.

И бешеный рок врубят братья-диджеи Миками, словно пытаясь заглушить чьи-то голоса.

И… всё это еще далеко. И хорошо, что Риндаман молчит.

— Ладно, — сказал Тамао. — Пошли, парни. Нас там заждались уже. Ты с нами, большой человек?

— Нет, — Риндаман покачал головой, — идите. А то там Генджи, а я опять без цветов.

Один за одним уходили вороны, и силуэты их медленно таяли в наступающих сумерках. Только Тамао все стоял и смотрел на темную громаду Судзурана, и лицо его было бесстрастно. Но когда он повернулся и посмотрел на Риндамана, тот отвел взгляд от черных глаз Серидзавы, потому что в них было… много чего в них было. Не всегда надо смотреть в душу.

— Ну, прощай, что ли, чужак, — тихо обронил Тамао, — может, ещё когда и увидимся.

Риндаман ничего не ответил, просто стиснул протянутую руку.

Оба они знали о том, что не встретятся больше.

Ведь с прошлым нельзя увидеться. Его можно только вспомнить.

Солнце садилось над Судзураном.

***

Всем нам однажды приходилось уходить от чего-то бесконечно дорогого. И всем нам знакома тоска и боль, и надежда той минуты, когда стоишь на пороге и, жалея о прошедшем, надеешься на будущее. Если ветер будет к вам благосклонен, это будущее будет хотя бы не хуже прошлого. Но даже если это и не так, если то, что пришлось оставить, оказалось самым лучшим в жизни, то разрешите вам дать один вполне бессмысленный совет. Не испытывайте горечи и злости от того, что оно прошло, просто будьте благодарны за то, что оно было. И пусть ваша печаль будет светлой — даже если она о черном воронье.

---

Мини с ЗФБ-2014

Название: Полчаса
Автор:  Buzykin
Бета:  Солерно
Коллаж:  Икебана Фаберже
Размер: мини, 1941 слов
Пейринг/Персонажи: армия Тамао Серидзавы
Категория: джен
Жанр: виньетка
Рейтинг: G
Краткое содержание: война с Хосеном уже объявлена, но у армии Серидзавы пока есть на всех мирные полчаса.
Комментарий: написано на ЗФБ-2014

— Бывшему королю самое место на свалке! — глубокомысленно изрек Тамао Серидзава, удобно развалившийся в драном полосатом кресле посреди небольшого городского дворика, зажатого между старыми, безбожно испещренными граффити и исписанными разными любопытными словами, заборами. Свалка вокруг действительно имела место во всем своем великолепии, и нужно отметить, что бывший король Судзурана, со своим легкомысленным хвостиком на затылке, жеваными штанами и босыми ногами, взгроможденными на стол между каких-то подозрительных пищевых отходов, прекрасно вписывался в общую концепцию.

— А вот и неправда, — лениво отозвался Токио, растянувшийся неподалеку на облупленной голубой скамейке. — Ты всегда любил на свалках тусить, так что не надо давить на жалость.

— Дай пострадать в конце-то концов, — отмахнулся Тамао, пытаясь ногой подцепить со стола помятую пачку чипсов, — а то свергли, морду набили, опорочили, можно сказать, в веках, а хоть бы кто пожалел. И чипсы подал.

— Заведи себе бабу, — закладывая руки за голову, посоветовал Токио. Странно, но, несмотря на белоснежную рубашку и утонченное лицо потомственного аристократа, он тоже весьма органично смотрелся на раздолбанной скамейке посреди замусоренного дворика. — А что ты сегодня весь такой в высоких мыслях? И кого мы ждем второй час? Я уже есть хочу.

— Еды полно, кто тебе не дает, — Тамао гостеприимно махнул куда-то в сторону своих ног. – Кушай, друг!

Токио бросил страдальческий взгляд на предлагаемое угощение и очень живописно изобразил, что его вырвало под скамейку.

— А ждем мы... — продолжил Тамао, не обращая внимания на пантомиму Токио, — ну, был бы король, сказал бы, что ждем моих генералов! А так и сам не знаю, как их одним словом назвать. В общем, ждем. Не знаю, где они шляются. Я уже давно хотел...

Но что хотел Тамао, осталось неизвестным, так как из-за угла выдвинулся так давно ожидаемый генералитет. Впереди, свирепо печатая шаг, с обычным своим лицом убийцы маршировал Токаджи. За ним нога за ногу плелись унылые близнецы, вяло о чем-то препираясь друг с другом, причем левый близнец тащил за собой на веревке облезлую железяку, печально погромыхивающую по асфальту. Время от времени железяка цеплялась за выбоину или бордюр и издавала душераздирающий скрежет, от которого передергивало Токаджи и нежно улыбались близнецы. За железякой, которая, по-видимому, являлась полноправным участником процессии, шел невозмутимый Цуцумото в таких пестрых рубахе и бандане, что в глазах любого смотрящего начинали кружиться цветные психоделические пятна.

Тамао внимательно смотрел на приближающихся генералов, машинально раскачиваясь на своем кресле.

— А знаешь, Токио, почему мы проиграли Генджи? — задушевно спросил он.

— Потому что ты хреново дерешься? — подошедший Токаджи был сегодня явно не в духе.

Близнецы радостно хрюкнули в унисон и открыли рты, чтобы добавить пару вариантов, но увяли под сверкающим взглядом Юджи и молча разместились у него за спиной, на остатках когда-то синего дивана.

— Вот и нет, — оскорбленно проворчал Тамао, — а из-за вас, между прочим.

— Чего это? — удивился Токио, меланхолично разглядывающий проплывающие над ним облака. — Мы сделали все, что могли!

— Сделали они! — Тамао с места в карьер впал в обличительный пафос. — Менеджера делает команда, короля делает свита, вы, мои генералы, должны были быть красой и гордостью Судзурана! А вы посмотрите на себя!

Токио посмотрел. Цуцумото, похожий на кучу цветного мусора, сооружал себе некое подобие лежака из двух разваленных стульев и одного старого матраса, все время цепляясь дредами за торчащую из матраса пружину. Близнецы, временно забыв про свою железяку, усиленно изображали красу и гордость Судзурана, причем левый близнец изображал красу, а правый – гордость. Получалось отвратно, особенно краса. Токаджи наблюдал за ними с таким лицом, как будто его сейчас стошнит.

— Ну да, как-то они не очень внушительны, — вынужден был признать Токио.

— «Они», блин, — продолжал обличать Тамао, — на себя посмотри! Правая рука короля, а башка на скотч собрана. Вот и ходи с вами в смертельный бой.

— Ну, конечно! Нам надо, может, обесцветить себе патлы и корчить пафосные морды? — гневный Токаджи оторвался, наконец, от близнецов и свирепо уставился на Тамао. — А может, как эти – как их там – смердящая троица, глазки подводить?

— Смертельная, — пискнул Манабу, — они Смертельная Троица.

— А вы заткнитесь, — немедленно переключился Токаджи, — или очень, очень пожалеете!

Токио и Тамао уже заранее сморщились, прекрасно представляя, какие децибелы сейчас обрушат на Юджи близнецы, никому не дававшие спуску, но те на удивление промолчали, мрачно подтянули к себе железяку и принялись что-то на ней угрюмо ковырять.

— Ладно, не о том речь, — Тамао выпрямился на своем постаменте. — Хотя вы вообще поняли что-нибудь из моей речи предыдущей?

— Что ты знаешь слово «менеджер»? — вдохновенно предположил Такеши.

— Что Идзаки красивше Юджи? — одновременно выдвинул идею Манабу.

— Ну, это даже не обсуждается, — тихонько ответил Такеши, и близнецы гаденько, хоть и еле слышно, захехекали.

— Слушай, Тамао, говори, чего звал, а то я сейчас этих двоих прибью, потом некогда будет вникать, — устало сказал Юджи и метко швырнул в близнецов консервной банкой.

— Так и сами знаете, — пожал плечами Тамао. — Хосэн.

Нельзя сказать, что это заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Цуцумото наконец улегся на свое импровизированное лежбище, удовлетворенно вздохнул и натянул бандану на глаза. Токаджи нервно защелкал зажигалкой, прикуривая почему-то сразу две сигареты, а близнецы вообще никак не отреагировали, поглощенные активной, но малопонятной деятельностью за своим диваном.

— И что Хосэн? — по-прежнему спокойно глядя в небо, спросил Токио.

— Будет война, — помедлив, ответил Тамао. — Большая война.

— Будет, будет, — Токаджи яростно затянулся одной сигаретой, а вторую с таким раздражением воткнул в рот Цуцумото, что тот закашлялся, — а все новый король, мать его, Генджи! Твой дружок, Тацукава! Такую кашу заварить на ровном месте!

— Не могу не согласиться со всем вышесказанным, — холодно ответил Токио, — и, тем не менее, нам надо решать, что с этим делать.

— А почему нам? — полюбопытствовал Манабу.

— Потому что мы самые умные и нам больше всех надо? – поддержал брата Такеши.

— А мартышки-то правы на этот раз. Пусть Генджи и его отряд сами разбираются со своими проблемами, — категорично сказал Токаджи.

— Их слишком мало. С Хосэном им не справиться, — равнодушно донеслось со стороны неопрятной кучи ломаной мебели, дредов и клубов сигаретного дыма, за которыми, возможно, скрывался Цуцумото.

— И что вы предлагаете? — подчеркнуто спокойным тоном спросил Юджи.

— Как всегда, — не менее спокойно ответил Тамао. — Драться.

— Драться за Генджи? — еще на полтона ниже уточнил Токаджи.

— За Судзуран, — жестко сказал Тамао.

— За Судзуран?! — на этот раз от вопля Токаджи с ближайшего забора в панике сорвалась стайка взъерошенных городских воробьев, а близнецы уронили свою драгоценную железяку. — У Судзурана есть король! И это не ты, Серидзава! Или уже не помнишь, как валялся в грязи и крови, после того, как Такия с тобой разделался? Мне тот дождь еще долго не забыть! Вот и пусть Генджи получает то, что заслужил! Он что, думал, вся суть в том, чтобы просто тупо быть сильнее всех и бить все рожи, которые подвернутся под кулак? Судзуран разобщен, как никогда, каждый думает только о себе, включая короля, и ты предлагаешь за это драться?!

— Да, — просто ответил Тамао. — Я предлагаю драться за это, потому что и такой — это Судзуран.

— Ты не король больше, Тамао, — зло сказал Токаджи, — ты не можешь мне приказывать, понял?

— А я и не приказываю тебе, — тихо ответил Тамао, — просто когда будет бой, я хочу, чтобы мой друг Юджи, как всегда, прикрывал мне задницу.

Токаджи захлебнулся от неожиданной атаки и только и мог, что растерянно раскрывать и закрывать рот, разом растеряв все аргументы.

— Круто, Тамао, прям по печени! — оценил маневр Такеши.

— Ага, я прямо весь рыдаю от трогательности момента, — тут же влез и Манабу, — а почему задницу, а не спину? Самое дорогое?

— Да это правильно, — подхватил Такеши, — ты вообще видел нынешнего хосэновского лидера? Я б от него именно задницу и прикрывал!

— А пошли вы все нахер! — наконец обрел дар речи Юджи. — Я сваливаю, и делайте, что хотите! А вы, обезьянки, ну-ка встали – и за мной!

Близнецы покорно слезли с дивана и, сделав всем на прощанье ручкой, поковыляли вслед за Токаджи, который на всех парах уже несся куда-то за угол. Железяка тащилась за ними следом, придавая сцене некую эпическую завершенность.

— Ничего не понял, — недоуменно сказал Токио, который, приподнявшись на локте, следил за разворачивающейся драмой, — что это с Миками? Что они за Юджи таскаются и слушают его, как маму родную?

— А кто их знает, — Тамао, с улыбкой наблюдающий за отступлением Токаджи, рассеянно пожал плечами, — да и была она у них, мама-то? Мне иногда кажется, что они в Судзуране как-то сами завелись, от сырости, что ли. Цуцумото?

— Насчет мамы не скажу, – отозвался тот, – а что они Юджи подчиняются, так они у него в рабстве на сутки. В карты продулись.

Тамао поперхнулся чипсами, а Токио так и сел на своей скамейке.

— Что? – вскричал Токио. — Миками продулись в карты?!

— Я не верю! – одновременно заявил Тамао. – Они же первые шулеры во всем Судзуране! Да и чтобы братья согласились поставить на кон целый день рабства?!

— Как есть, так и говорю, – спокойно сказал Цуцумото. – Так и Токаджи, знаешь ли, тоже ставил не херню какую-нибудь.

— Что? – с горящими глазами спросил Тамао. – Что он ставил?

— Лучше тебе не знать, – туманно ответил Цуцумото и вдумчиво почесал что-то в недрах дредов. – Поверь. К тому же, это секрет, за разглашение которого Юджи обещал убивать.

— Да ладно, ну колись уже! – Тамао в нетерпении соскочил с кресла и подбежал к Цуцумото, едва не своротив на землю все его шаткое лежбище. – Ну, скажи, я больше никому, только Токио.

Цуцумото, вздохнув, приподнялся и что-то тихонько шепнул Тамао на ухо, от чего того просто перекосило.

— Мне не говорите, – поспешно сказал Токио, – я совершенно уверен, что не хочу знать то, от чего передергивает человека, который может жрать с земли и спать в канаве.

— Однако парень рисковал! – с уважением отметил Тамао, плюхаясь обратно в свое кресло. – Кстати, а с чего он так рисковал-то? У этих жуликов в каждом кармане по колоде!

— Вот именно поэтому они играли голыми, – невозмутимо ответил Цуцумото, – и то умудрились пару карт заначить. Правда, на этом их и поймали.

Тамао захохотал, а Токио поднял глаза к небесам.

— Слава всем богам, что я вчера был занят — и избавлен от этого зрелища, – сказал он, – так если они были голые, где карты прятали?

— Вот этого тебе точно лучше не знать, – Цуцумото выбросил сигарету и поднялся. – Ладно, пойду за ними, прослежу, чтобы Юджи их не слишком гонял. За него же, дурака, боюсь, ох и отомстят ему братишки со временем! А ты, Тамао, знай, что бы ты там ни решил, я с тобой. Да и Юджи тоже.

— Я знаю, Шоджи, – серьезно ответил Тамао. – Я всегда это знал.

Цуцумото коротко кивнул, и никто бы сейчас не назвал его – лохматого и пестрого – смешным.

— А все-таки хорошие у меня генералы, правда, Токио? – негромко сказал Тамао, глядя вслед уходящему Цуцумото.

— Правда, правда, – ответил Токио, поднимаясь, — слушай, ну пошли уже поедим нормально, пока Генджи не явился, сил уже нет – так жрать охота!

— Война нынче, а ты все про жрачку, – заворчал Тамао, неохотно выбираясь из кресла, – а если б кто-то не привередничал, здесь бы и пожрали, а то тащись черт знает куда, еду тебе искать.

— А если б кто-то ел нормальную, человеческую пищу, то рос бы большим и сильным, и не просрал бы трон, – огрызнулся Токио, — пошли уже, величество, куплю тебе чипсов, так и быть.

— Ой, заткнись, мамочка. Мне со вкусом крабов, если что.

Тишина наступила во дворике. Затихали вдалеке голоса беззлобно переругивающихся Токио и Тамао, и шум машин с улицы был почти не слышен, только ветер не спеша гонял по асфальту бумажный мусор и слегка ворошил перья нахохлившейся черной птицы, присевшей на спинку опустевшего кресла.

Что ж, время еще есть: и для тишины, и для ветра – ведь остаются еще почти сутки до того, как ударит Хосэн.

До того, как с надменной улыбкой Токаджи уронит себе под ноги незажженную сигарету и рванется в бой с целым отрядом бритоголовых так, как будто их всего двое, а у него за спиной армия.

До того, как братья Миками расхохочутся над безликими фигурами в белом, окружающими их со всех сторон, и не до смеха будет Хосэну, когда главные шутники Судзурана спина к спине встретят их атаку.

До того, как будет падать и вставать окровавленный Цуцумото, презрительно и яростно оскалившись в сумасшедшее кукольное лицо Рё, и не будет силы, способной сломать дух сурового генерала в смешной бандане.

До всего этого у воронья есть еще сутки ветра, покоя и тишины.

Не так уж это и мало.

---

Иллюстрация ко "Дню тишины"

От  Икебана Фаберже

---

Внеконкурсное мини с ФБ-2013

Название: День тишины
Автор: Buzykin
Бета: fandom Crows zero 2013
Размер: мини, ~1500 слов
Персонажи: Гэнджи Такия, Хидео Такия, Шун Идзаки, Чута Тамура
Категория: джен, АУ
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: смерть персонажа
Краткое содержание: вороны больше не летают

В доме была тишина.
Такая тишина, от которой тонко звенело в голове, словно где-то на краю сознания пронзительно, но еле слышно визжала истеричная женщина-плакальщица. А может, в голове еще билось эхо тех криков, которые отзвучали в доме часа два назад. Или три?
Гэнджи Такия, сайко-комон Рюсейкай, не знал, сколько он уже просидел вот так в звенящей тишине кабинета, расчерченной золотистыми полосами солнечного света и мягкими тенями. Он сидел, как примерный школьник, напряженно выпрямив спину и сложив руки перед собой на массивном столе. Наверное, со стороны это смотрелось забавно, учитывая его прошлое и настоящее. Наверно, забавно.
Гэнджи не думал об этом. Просто смотрел на свои руки, на которые как раз наползла полоса света, и испытывал странное чувство, как будто они были чем-то отдельным от него. Не поднять, не сжать в кулак - ничего.
Опять завибрировал телефон. Раздраженно, гневно. Надо было взять.
Помедлив еще, Гэнджи все-таки поднял руку, вяло удивившись, что это удалось, и взял мобильник, холодный и гладкий, как лезвие вакидзаси. С чего это пришло в голову?
Что вообще происходит с этим днем? Почему молчит Кабуки-тё за окном, самый громкий, самый неспящий район Токио? Почему тишина в офисе-доме? Где все? Где…
- Где ты, Гэнджи?! - грянул в ухо наконец взятый телефон. - Почему трубку не берешь?!
Хоть это знакомо и привычно. Отец. По-прежнему глава. По-прежнему кумитё, несмотря на седую голову и хрипы в когда-то простреленных легких. Тысячу раз неправы те, кто говорит, что Хидео Такия давно уже, как английская королева, царствует, но не правит. Правит. Пусть сын, ставший вторым человеком в Рюсейкай фактически взял на себя решение важнейших вопросов, но слово старика закон - всегда.
- Я в офисе, - коротко отвечает Гэнджи. - Что, отец?
- Что - "что"?! - ярость переполняет собеседника, так что Гэнджи приходится отодвигать трубку подальше. - Собирайся, что! Мы едем с ними на встречу, вот что! Через десять минут я буду у офиса, выходи! Видно, я проклят до конца жизни решать то, что ты воротишь!
- Видно, так.
- Заткнись! Нет, лучше скажи. Как это вообще могло случиться?! Как он оказался там один - и вообще, почему он туда поперся? А ты его отпустил?!
Гэнджи молчит. Ответа нет. Что сказать?
Что он забыл о том, что в Судзуране на оскорбление отвечают только ударом, а на вызов только согласием? Что не вслушался в удивленную тишину за спиной, когда коротко поклонился и ушел под сдавленные смешки бойцов соседнего клана, которые надо было стерпеть?
Хидео и не ждет ответа, только тяжело переводит дыхание, сдавленное от гнева и возраста, а может, еще от чего.
- Через десять минут, - повторяет он почти спокойно. Я жду. И не бери Шуна с собой.
И опять срывается на крик, полный бешенства:
- И не ведите себя, как бабы! Все случается!
- Ты говоришь это мне или себе? - помолчав, спрашивает Гэнджи. В ухо бьют гудки.
Действительно, надо идти. Гэнджи встает и выходит из кабинета. В коридоре у лестницы от него, заполошно пискнув, бросается куда-то дура-служанка, перепуганно шурша кимоно. Тоже каприз отца: кабинет отделать в европейском стиле для солидности, а обслугу нарядить в традиционные кимоно для души. И весь офис, ставший для Гэнджи домом, такой же: невообразимая смесь Европы и Японии. Пускай. Кто осмелится критиковать вкусы якудза.

В коридорах тишина. В холле тишина.
Гэнджи идет не к выходу, хотя хотел бы, очень хотел.
Он останавливается в раздвинутых дверях просторной, очень светлой комнаты. Она как раз японская - почти ничего нет, кроме татами на полу. И смятой кровавой рубашки на пороге.
Она так и лежит там с тех пор, как утром Идзаки машинально содрал ее с себя и уронил под ноги. С тех пор, как утром, трезвый, как стекло, Идзаки, пьяно шатаясь, ввалился в дом с окровавленным телом Чуты на руках.
Незряче глядя на рубашку, Гэнджи перебирает события сегодняшнего дня.

Он отчего-то привык, что все напряженные моменты жизни сопровождаются у него криками и грохотом, шумом драки, воплями толпы. Но сегодня было тихо, так тихо. Просто он стоял у лестницы, отдавая распоряжения почтительно слушавшему сятэйгасире, и вдруг позади, в холле, кто-то сдавленно охнул, и почти мгновенно на пороге появился Идзаки. Почему-то сначала в глаза бросилось его напряженное, вдруг ставшее странно юным лицо, а только потом - Чута. Которого, сделав несколько неверных шагов, Идзаки положил на низкий диван, и, пошатываясь, отступил к стене, дергая на себе рубашку, промокшую от крови так, что сквозь нее проступили татуировки на груди.

Наверное, впервые в жизни Чута появился в доме так тихо. Обычно он вваливался с грохотом и топотом, с жизнерадостными воплями и хорошо, если не с двумя-тремя шлюхами, повисшими по бокам, глубоко и от души игнорируя все требования субординации. За что часто удостаивался гневных монологов старого Хидео на тему, как измельчали якудза, раз каждый рядовой боевик позволяет себе такие фортели. Чута выслушивал их, радостно скалясь и щуря и без того узкие глаза. Он действительно так и остался рядовым в Рюсейкай да и ни к чему особо не стремился. Просто считал, что рядовой - это значит быть рядом. И он был рядом, всегда рядом - с Гэнджи, с Идзаки, шумный, бестолковый и надежный, как скала. Ну, а с кумитё они вообще глубоко симпатизировали друг другу, и в редких, но все еще случающихся походах по бабам, Хидео брал с собой только Чуту, утверждая при этом, что Гэнджи - зануда, а Идзаки обесцвечен, как девка, стыдно с ним в бордель зайти. Гэнджи закатывал глаза, Идзаки усмехался, а старый Такия и Чута пропадали на несколько дней так, что приходилось искать их по всему Кабуки-тё, методично прочесывая все притоны и массажные салоны.

Больше не придется искать. С каким-то диким изумлением Гэнджи смотрел в мрачное лицо мертвого Чуты. Вокруг поднимался шум, бегали какие-то люди, что-то кричали, но это было неважно. Неважно.

Потом все было как-то спутанно и неотчетливо. Как сквозь вату доносился до Гэнджи рассказ перепуганного сятэйгасиры о том, что, оказывается, конфликт с соседним кланом, который был по стратегическим соображениям закончен Рюсейкай после принятия извинений, по мнению Чуты, был совсем не исчерпан. И вызов, который был брошен клану и не принят Гэнджи, принял Чута - один за всех. За Гэнджи. О том, как Идзаки, догадавшись, в чем дело, бросился за ним, но не успел. Потом - тишина.

И теперь сайко-комон Такия стоит, упершись взглядом в окровавленную рубашку на пороге, а на татами, спиной к нему, сидит третий человек в Рюсейкай, Шун Идзаки. На спине - карп, символ мужества и настойчивости. Такие ирэдзуми делаются только храбрецам, даются большой кровью и носятся с гордостью. Но сегодня мало гордости в опущенных плечах Идзаки, и кажется, что карп насмешливо усмехается: не стать драконом тому, кто не пройдет девять порогов вверх по течению. Да и не сидят так в позе сейдза, некрасиво сгорбившись и уронив руки на татами.
- Идзаки, - говорит Гэнджи.
- Пойдем, - говорит Гэнджи.
Шун не шевелится, и Гэнджи молчит. Что говорить?
- Ты знаешь, - не сразу и глухо доносится со стороны неподвижной фигуры в центре комнаты, - я вспоминаю сегодня Судзуран. Ты помнишь, как тогда ходил драться с Хосеном? Один.
- Помню, - отвечает Гэнджи. Он помнит, но последние годы старается не вспоминать. Ни к чему это.
- А помнишь, как тебя били мои ребята, а ты вставал? - спрашивает Идзаки.
- Помню.
Гэнджи помнит. И вкус крови в разбитом рту, и отчаянную лихость, с которой тогда бросался в бой.
- Я тогда понял, что пойду за тобой, куда бы ты ни позвал. И даже если не позовешь, все равно пойду, - голос Идзаки почти равнодушен.
- И ты пошел.
- Пошел. Пятнадцать лет, Гэнджи. Пятнадцать лет.
Гэнджи закрывает глаза. Да, пятнадцать лет, как, оставив Судзуран, мальчишки стали якудза. Было много всякого: много крови, много боли, много денег, много женщин, много всего. Где-то на этом пути вороны Судзурана растеряли свои перья и разучились летать. Плечи покрывали татуировки, перед ними склонялись люди, по их слову творились дела, о которых вчерашние задиры-драчуны не смели и мечтать, но что-то умирало в них, уходило по каплям, по минутам, вытекало сквозь пальцы; пламя бралось углями, а угли подергивались пеплом.
- Как мы изменились, Гэнджи, - еле слышно шепчет Идзаки. - Мы столького достигли, а я сейчас завидую Чуте. Я видел, как он умирал, Гэнджи. Я видел, как он улыбался мне, и я видел, что он был счастлив. Ведь он остался собой, он, единственный из нас. А мы, Гэнджи? Ведь мы даже не будем мстить за него, ведь так?!
Надо было соврать. Надо было обмануть.
- Так, - слова выходят с хрипом, обдирая горло, но Гэнджи не лжет. - Мы едем на встречу с ними. Кланы не будут начинать войну из-за смерти рядового, который сам нарвался. Ты знаешь, Идзаки.
- Не будут, - соглашается Идзаки и не то смеется, не то всхлипывает.
Двое мужчин молчат в залитой солнцем комнате, и окровавленная белая рубашка лежит между ними, как смятое знамя проигравшей армии.
- Я поехал, - наконец говорит Гэнджи. - Будь здесь.
Он поворачивается к выходу и уже через плечо тихо окликает Идзаки.
- Шун...
Впервые за весь разговор Идзаки чуть-чуть поворачивает к нему голову.
- Того Гэнджи, за которым ты пошел, уже нет. И того Шуна уже теперь нет тоже. Я не хотел этого. Чего угодно, только не этого. Прости, Шун.
Гэнджи Такия, сайко-комон Рюсейкай, тяжело ссутулившись, идет через широкий холл своего офиса. Он не оборачивается. Возле самых дверей он медлит ровно секунду, а потом выпрямляется и твердо шагает, выходит из тишины.

---

Драббл с ФБ-2013

Название: Ветер в Судзуране
Автор: Buzykin
Бета: fandom Crows zero 2013
Размер: драббл, ~950 слов
Персонажи: Тамао Серидзава, Риндаман, Гэнджи Такия
Категория: джен
Жанр: виньетка
Рейтинг: G
Краткое содержание: Тамао и Риндаман обсуждают свершившийся переворот в Судзуране.

Осенний ветер гулял по Судзурану. Такой же взбалмошный и дерганый, как местные мальчишки, он суматошно перебирал ветки редких деревьев и весело сметал в и без него загаженный бассейн обрывки бумажек и оберток. Наигравшись с темной водой, через надтреснутые окна и мимо лихого граффити лестничных пролетов ветер радостно вылетел в сад - и дальше, над сеткой, над полем, возвращаясь к чайкам и соли побережья.

Уже на прощанье ветер коварно бросил горсть рыжих осенних листьев в лица двух людей, попавшихся ему на пути. К слову, он мог бы быть и повежливей, потому что непрошеной ласки удостоились совсем не последние вороны Судзурана - Тамао, бывший король, и Риндаман, который… Ну, просто Риндаман. Такая же часть Судзурана, как серое небо с врезавшейся в него огромной трубой и мрачная черная птица, мелко переступавшая сейчас крепкими лапами по проволочной ограде крыши.

Бывший король меланхолично вытряхнул мятые листья из отставшего ворота легкомысленно-пестрой, не по сезону надетой рубахи и продолжил задумчиво созерцать дорожку, по которой они медленно брели к школе.

Он вообще любил смотреть под ноги, а не в облака. Земля казалась ему постоянной и надежной, не то, что переменчивое небо над головой. К тому же на земле иногда можно что-нибудь найти - съедобное или не очень. Правда, об землю очень больно бьешься, когда падаешь, но ему было не привыкать ни падать, ни к боли.

Куда любил смотреть Риндаман, не знал никто, потому что редко кто видел его глаза под капюшоном и длиннейшей челкой цвета тех же самых брошенных ветром осенних листьев, которые он так и не удосужился смахнуть с куртки.

Риндаман никогда не обращал внимание на мелочи, чем бы они ни были, – горсткой листьев или очередным из претендентов на корону Судзурана, из тех, кто считал чуть ли не хорошим тоном после героического сколачивания армии и захвата трона бросить вызов самому Риндаману. Вызов он принимал. Молча.

Из всех королей на его памяти только Тамао почему-то никогда не пытался затеять с ним смертельный бой. Может быть, потому что о правилах хорошего тона экс-король Серидзава имел весьма смутное представление, а может, по каким-то своим непонятным соображениям, которых у него всегда было в избытке. Этот феномен в Судзуране часто был предметом яростных дискуссий, закономерно перетекающих в принципиальные мордобои, где одна партия отстаивала идею «Тамао – трус и недостоин», а вторая просто била первую, без особых аргументов.

Как бы то ни было, Риндаман это ценил. Он знал, что Тамао можно было дать много разных оскорбительных характеристик, и часть из них будет правдой, но только трусом Тамао не был. Поэтому они иногда даже разговаривали. Просто так, как сейчас, когда их прервали, - сначала ветер, а теперь и оглушительные хриплые вопли с крыши, от которых, недовольно хлопнув крыльями, старый ворон тяжело снялся с ограды и полетел куда-то вбок.

- Гэнджи, - сказал Тамао с выражением, которое обычно применяют, говоря о любимых, но непутевых родственниках. – Развлекаются на крыше. Со дня на день опять придет тебя побеждать.

Риндаман издал какой-то неопределенный звук и уселся, где стоял, прямо на запыленную траву рядом с дорожкой. Тамао сунул в рот сухую травинку, которую до этого рассеянно вертел между пальцев, и привалился к дереву рядом.

Да, Гэнджи. Новый король Судзурана. Черный ломаный силуэт в лучах серого осеннего солнца. Наполненный силой и желанием побеждать, от которых почти дрожит, как тетива лука, только что отпустившая в полет стрелу. Надменное тонкое лицо с вечно разбитой скулой. Нервные изодранные пальцы, стискивающие сигарету, как последнюю надежду в этом мире. И неровно полыхающее пламя в черных глазах, за которым идут люди. За которым пошел Судзуран.

Он – порыв, он – нерв, он – всполох. Он победил.

Что рядом с ним Тамао - зеркальная гладь осеннего озера, камень на берегу, принимающий тихий шорох волны, равнодушный взгляд сытой хищной птицы. Он проиграл.

Но – порыв разбивается, нерв рвется, всполох гаснет.

Но – под зеркальной гладью озера темная глубина, камень тверд, а птица взлетает.

Не потому ли у короля Судзурана есть сейчас все – а покоя так и нет?

Не потому ли Риндаман сейчас спрашивает…

- Так все-таки, – спросил Риндаман, – почему ты дал ему победить?

Голос из-под капюшона прозвучал гулко и как-то неуверенно, словно ему было непривычно проговаривать слова вслух.

Тамао хмыкнул и почесал свою растерзанную шевелюру.

- Вот тебе и раз. Он победил, а я проиграл, все честно. Смена короля путем насилия и угроз. Обычное дело.

Риндаман беспокойно шевельнулся на траве и упрямо повторил:

- Почему ты дал ему победить?

Серидзава перекинул травинку из одного угла рта в другой и поднял голову. Там, на крыше, вопли уже стихли, а изнутри к проволочной ограде, раскинув, как крылья, руки, прижалась высокая темная фигура. Тамао стоял против света и не мог видеть лица, но с другой стороны - зачем? Он и так знал, кто смотрит на них с вершины Судзурана.

Украдкой вернувшийся ветер тихонько шевелил траву вокруг Риндамана и осторожно дергал за полы рубашки совсем не печального бывшего короля.

- Ему это нужно, – Тамао улыбнулся каким-то своим мыслям мягкой задумчивой улыбкой, которую мало кто видел на его лице, – а мне не жалко. Так зачем же дело стало? Ты лучше скажи, большой человек, а ты-то что не даешь ему покоя и даришь поражение за поражением?

Риндаман тоже поднял голову и посмотрел наверх, а потом на Тамао. Даже не тень улыбки, а какой-то слабый намек на нее промелькнул на его мрачном лице, но Серидзава уже понял ответ и заранее расхохотался.

- Ему это нужно, - сказал Риндаман, – а мне и не жалко.

Обрадованный беззаботным смехом, ветер весело рванул вверх, закручивая в своем танце и листья, и смех Тамао, и тень редкой улыбки Риндамана, поднимая их все выше и выше над садом, и полем, и побережьем.

Этот теплый осенний день в Судзуране не был отмечен ничем особым: ни новым королем, ни впечатляющей дракой, и даже братья Миками ничего такого не учудили, что само по себе странно. Но через много-много лет, вспоминая о Судзуране, бывший король Тамао Серидзава почему-то вернётся мыслями именно сюда - в это место и в этот час.

---

Однострочник размножился ^_^ ПОВ - Рангику? Кира? Кто как хочет.

Вспоминать о Гине было все равно, что ткнуться лицом в ветки белой акации. Одуряющий аромат цветов - и шипы по глазам. Лучше не вспоминать.

Но как не вспоминать, когда проклятая акация белой волной накатила на дремлющий город, распустившись за ночь так отчаянно и нежно, как были отчаянны и нежны твои всегдашние попытки догнать, добежать, вернуть его себе.
Протяни руку в окно - и коснешься изогнутой ветки, где под белой пеленой цветов спрятаны листья и шипы. Протяни руку, как всегда хотелось протянуть к его глазам, спрятанным за белыми прядями и ехидным прищуром.
Забудь.
Ты опускаешь голову на скрещенные руки и глухо смеешься, вздрагивая, как от рыданий. Ты смеешься над собой и своими сбывшимися мечтами, и смех твой страшен в пустой комнате спящего дома.
Ты вспоминаешь, как отчаянно хотелось порой стереть вечную кривую, невыносимо раздражающую усмешку с его лица - и это сбылось. В тот день он не улыбался. Больше нет.
Ты знаешь, как часто мечталось о том, чтобы он сказал тебе хоть пару фраз, не пересыпанных насмешками, как колючками, вонзающимися в самое больное, - и это сбылось тоже. Он не смеялся, и его простые слова - слова, которых пришлось дожидаться так долго, - вонзались не как колючки, а как раскаленные ножи.
Как сладко и больно было надеяться, что однажды он больше никогда и никуда не уйдет, без прощаний и объяснений - и не придется больше бежать следом, надрываясь от бесполезного крика, бешенства и тоски. Что ж. В тот день он остался там, на изломанных камнях разрушенного города. Оттуда уже не уйти.
И еще одна мечта вроде бы сбылась. Увидеть бесконечную голубизну его глаз, такую неожиданную на худом коварном лице записного злодея и предателя. Нежданную и ранящую, чуть ли не насмерть.
Лучше бы насмерть.
Тогда бы не пришлось помнить белые развалины и широко раскрытые голубые глаза под белесым далеким небом и известковую пыль, въедающуюся в самую душу. Там все было каким-то белым. Почему-то. Только руки и камни вокруг невыносимо и неудержимо окрашивались алым, как в дурном, очень дурном сне.
И крик. Раздирающий легкие и белесое небо над головой. Кто кричал? Ты? Кто-то еще? Этого ты почему-то не помнишь. Всё, кроме этого.
Ты сидишь, упершись лбом в подоконник, и мысленно пересчитываешь свои оставшиеся сокровища. Меч и жизнь. Что еще? Больше нечего отдать за то, чтобы забыть, что хотелось получить и было получено.
А помнить... помнить только то, что раньше было так ненавистно: ехидную ухмылку, язвительные слова, прищуренные длинные глаза и даже то, как он уходил. А потом приходил веселый, злой и неуязвимый Лис.
Будь ты проклят, Лис. Будь ты проклят.
Ты вскакиваешь и, перегнувшись через подоконник, яростно комкаешь белую пену акации, судорожно стискивая цветы, и шипы, и листья, сдирая хрупкую ранящую красоту, пока не остается только черная ветка.
Ты смотришь на свою окровавленную ладонь с прилипшими обрывками истерзанных белых цветов. Ничего. Это ничего.
Акация отцветет. И не будет будить тебя на рассвете.
Ты почти успокоишься. Ты почти забудешь. Будешь жить дальше.
До тех пор, пока не пойдет снег.

@темы: творчество, bleach

---

Кирогины детектед!

Вспоминать о Гине было все равно, что ткнуться лицом в ветки белой акации. Одуряющий аромат цветов - и шипы по глазам. Лучше не вспоминать.

@темы: творчество, bleach